[diarykosh]

Он взял меня за руку, когда никого не было рядом.
Он неслышно подошел ко мне, хотя в такой тишине каждый шорох одежды казался оглушающим, и взял меня за руку. Когда я обернулся, то увидел привычную маску, за ней – серые глаза, похожие на облачное небо, а затем почувствовал толчок и полетел куда-то вниз.
Облачное небо вылилось из его глаз, распласталось где-то высоко над нами и там застряло. Лицо было обращено ко мне. Легкая улыбка отдавала грустью.
У него была тысяча небес, тысяча обликов, тысяча голосов для тех, кого он встречает в пустынной Кир-кунуи, на своей земле, откуда не возвращаются живые. Мы называли его Аххо, когда подразумевали того, кто пожинает все умирающие души мира. Мы нарекали его Кинуи, когда говорили о своей собственной смерти. Тому, кто служил его отображением в нашем мире, мы дали имя Чаа-кнаххо.
- Мне жаль тебя, но моя усталость сильнее всего остального, - прошептал он, вздохнул и произнес обычным голосом, - Это в первый и последний раз, когда ты слышишь меня. Запомни мой голос, поскольку отныне он станет твоим. Он станет последним, что услышат от тебя те, кто попадет сюда, и первым, что они услышат от тебя. Для каждого из них он будет звучать по-разному, но голос твоей смерти звучит именно так.
Затем он взял мою правую руку в свою. Кожей я ощущал мертвенный холод его грубой ладони, остроту когтей и силу длинных пальцев.
- Запомни и это. Твоей правой руки больше никто не должен коснуться, - он отпустил меня, но моя душа будто потянулась за ним. – Этой рукой ты разрезаешь их плоть, их душу, их жизнь. Этой рукой ты толкаешь с обрыва, вырываешь их нить из Полотна. Любое ее прикосновение несет живому смерть и забвение мертвому. Эта рука будет держать косу, которой ты будешь пожинать свой урожай как Аххо.
Он протянул мне левую руку, и я взял ее в свою. Она была теплой, столь же отличной от правой, как отличается мертвец от живого.
- Этой рукой ты будешь поддерживать тех, кого отведешь к концу Кир-кунуи, к концу своих владений, к концу их жизней. Пока ты держишь их, они еще живут, но уже мертвы. Запомни, никто не должен касаться твоих ладоней.
Он отвел меня за руку к обрыву. Далеко внизу, под бледным туманом я слышал рев горной реки, видел ее сильное свечение, излучаемое десятками тысяч душ, чувствовал ее силу. Одно прикосновение того, из чего она состоит, и я забуду все, потеряюсь и растаю, как и те, кого туда толкает безжалостный Аххо.
Мы встали на самом краю, и он повернулся ко мне лицом. На нем не было привычной маски, небо было отражением его глаз, но усталость в них пробуждала во мне жалость.
Это не то, что ему нужно от меня.
- Запомни мое лицо, поскольку это лицо твоей смерти, и твой Кир-кунуи в моих глазах. Пока ты помнишь это, ты сохраняешь себя. Смотри внимательно и запоминай, запомни свое отражение в моих зрачках, поскольку больше оно не будет принадлежать тебе, а ты ему.
Кинуи держал меня за руку, крепко переплетя свои пальцы с моими. Другой рукой, мертвой, он толкнул меня в пропасть и позволил мне утащить его за собой. Мы вместе летели сквозь туман, задыхались в нем и тонули, а затем разбились о воды реки.

Охху мы представляем как огромную паучиху, которая глотает воду в Кир-аллои – начале начал, а затем рождает из себя длинные нити наших жизней. Ее многочисленные дочери вплетают эти нити в общее полотно, привязывают детей к родителям, рисуют начальный узор. Охха дает жизнь всему, что может жить. Охха также порождает и смерть.
Она собрала меня из десятков тысяч нитей, дала мне память их, их голоса и облик. Мою суть она связала заново и отпустила. Я стал смертью, ее отражением, ее ребенком, ее отцом. Тем, кто поддерживает этот вечный круговорот душ в землях Кир и их реке.
Я видел нити, их были сотни, они брали начало из утробы Оххи, вплетались в полотно и попадали в Кир-сут – обычную жизнь. Я осознал – каждая нить, это человек, полотно – это весь мир. Мое отражение, мои дочь и мать была всегда в начале нити, я же был везде.
Созданный из тысячи, я был пушинкой, которая поднималась над полотном и опускалась под него. Я был повсюду.
Я открыл глаза и увидел перед собой обеспокоенное мужское лицо в полумраке. Некоторое время я разглядывал вязь морщин на белой коже, а затем впал в забытье.
В следующий раз я очнулся от чужих разговоров, и проваливаться в темноту уже не спешил. Тихо лежал и вслушивался в прозрачные вязкие голоса, приглушенные царящей здесь мрачностью и страхом потревожить мой сон. Я узнал их. В той, прошлой жизни, где я вел пустое существование, наполненное лишь ароматами благовоний, я не раз слушал их хозяев с благоговением, с каким и пристало выжженным солнцем слушать адметов.
- Оно пошло на спад, чем бы не являлось.
- Думаешь, это часть Чаа? Думаешь, это болезнь?
- Я думать об этом не буду. Я всего лишь уста. Я не больше вашего знаю.
- Но ближе тебя нет.
- Перед смертью мы все равны. Молчи. Не стоит об этом. Вели разжечь благовония.
Мне казалось, что я сейчас должен был испытывать тысячу эмоций, из меня должны рваться тысячи вопросов и восклицаний. Но мой разум был чист и спокоен, словно все что было, а этого не много, осталось в Кир-кунуи.
Да, - решил я про себя. – Там и осталось. Ведь люди не возвращаются оттуда, почувствовав прикосновение обеих рук смерти. И все, что делало меня человеком, осталось под тем небом. Кто же я теперь?
Мы, выжженные беспощадным солнцем, могли только гадать, что скрывается под маской у Чаа-кнаххо – отражения Аххо в Кир-арроке, мире людей. Мы гадали, насколько сильно он связан с Аххо, но не могли и представить, что все три имени принадлежат одному.
Не мы. Мне не стоит думать теперь как «мы». «Они», навсегда «они». Люди.
Чужое присутствие я теперь замечал, как замечают яркие пятна на светлой материи. Не открывая глаз, я мог сказать, сколько людей находится в этой комнате, сколько в соседней, сколько на улице за три квартала от храма. Я знал, что один из собеседников неспешно ушел, пошаркивая ногами, как делают это измученные, усталые и расстроенные люди. Тот, кто мои «уста», находится рядом и смотрит на меня, ожидая пробуждения.
Я открыл глаза.
На лице была тяжелая деревянная маска, сильно ограничивающая зрение. Я совершенно не видел того, что было сбоку от моего лица, а ее тяжесть была непривычной.
- Вы снова с нами, - произнес человек рядом, едва сдерживая в голосе нотки радости.
Я хотел было ответить, но перед глазами словно вспыхнуло воспоминание: Аххо передо мной, и его слова. Я знал, как знали все, кто хоть как-то принадлежал к адметам, что любой звук, сорвавшийся с моих губ, разрезает нити чужих жизней не хуже косы.
Я пересилил себя и смолчал, приподнялся на локтях и медленно обвел комнату взглядом. Что же, тут я уже был. В мои прошлые обязанности входило зажигать свечи и благовония почти во всех комнатах храма, и я не раз проскальзывал тенью мимо адметов, не отрывающих взгляд от своей смерти. А Чаа-кнаххо редко смотрел на них. Чаще его взгляд упирался в стену, в пустоту за ней, и только сейчас я знаю, чьими глазами и куда он смотрел на самом деле.
Мир пока давал мне время, никто не умирал, и мне не приходилось смотреть туда же: на чужую землю Кир-кунуи. Но долго так будет продолжаться? Нет, не думаю.
К своему стыду, я не сразу вспомнил, как именно общается Чаа-кнаххо с остальными. Я знал, что есть его уста – человек, который говорит вместо него. Так же есть язык жестов, который знают немногие, и я не в их числе.

Как быть? Что делать, как реагировать? Должны ли они знать, что Чаа-кнаххо стал другим или это было таким же таинством, как и то, что происходит с теми, кого я сталкиваю вниз?
В этот момент я сильно жалел, что не желал углубляться во все тонкости моего верования, моих обычаев, поведения моих господ. Раньше я только делал свою работу, косился любопытным глазом в сторону жрецов, зажигал свечи и быстро уходил. Мертвая тишина гнала меня не хуже, чем хищник – свою добычу.




/// Был еще и третий. Мы звали его – Рок. Мы кричали про него – Война, Чума, Боль, Страдание, беспощадная Судьба - и называли еще тысячи других имен. Он перемешивал все нити, как хотел, и определял узор. Он был над полотном и в нем одновременно, он, как и я, действовал на всех уровнях, но был от них неотделим.
Рок появлялся сам, среди людей. Возникал на поле боя, вел за собой солдат, совершал подвиги и умирал. Правил как царь, жил как раб и отдавался словно шлюха. Тысячи обличий и для них - тысячи имен.
Он вмешивался в жизнь людей куда больше, чем я или Охха. Он постоянно был среди них, общался, торговал, обманывал, крал, менял их судьбы. Вершил справедливость и карал.
Но он не был властен над жизнью или смертью.