Британия - это чай, чай, чай, бесконечный чай и туман над кружкой, мокрый, непроглядный туман.
Это сборище снобов, которые за кружечкой чая обсуждают погоду. Официальные и неофициальные приемы - это огромное количество снобов с чаем и без него в одном месте.
Ску-у-ука.
читать дальшеДобавьте туда Майкрофта, и все это станет невыносимым.
В Букингемском дворце все анонимно. Заказчик прячется за чужими лицами, которые пьют чай. Лица разговаривают о погоде и помешивают сахар в горячей воде. Пар поднимается вверх.
Завтра на улицах будет туман. Сегодня - ужасающе много чая.
Чем дольше пустые разговоры, тем серьезнее дело, ради которого они тут собрались. Чем гуще туман, тем сильнее кому-то что-то надо спрятать.
Это - поле Майкрофта. Он живет здесь, в этом вязком тумане, прекрасно ориентируется в нем и мгновением руки, словом, жестом, взглядом, мыслью делает его то гуще, то разряженней.
Болтовня прекращается. Чай закончился.
— Шерлок, ты назначен главным инспектором Хогвартса и, по совместительству, преподавателем Защиты от Темных Искусств.
— Отказываюсь.
— Твой наниматель не принимает отказа.
Шерлок мог бы спросить, но и так знает, кто.
Никто не отказывает Королеве.
В дороге он узнает детали. До него должна была быть некая Долорес Амбридж, Министерство навязывало ее школе. Королеву заинтересовало это: Хогвартс всегда был сам по себе.
Теперь же, познакомьтесь с новым преподавателем, профессором Холмсом.
Как будто у него есть желание чему-то учить этих идиотов. Как будто он может научить чему-то этих идиотов. Как будто эти идиоты хотят учиться.
В Хогвартсе творятся странные дела. Турнир - и убитый ученик во время испытания. Два претендента от школы. Бывший Пожиратель смерти, год притворяющийся преподавателем.
Седрик Диггори. Обычный студент, ничего примечательного. Игрок в квиддич, прилежный ученик, и странная смерть. Шерлок сомневается, что в ходе третьего испытания использовалась Авада Кедавра или чары-зелье со схожим внешним эффектом. Очевидно, что это умышленное убийство, почему Министерство не расследует его?
И все, абсолютно все странные случаи крутятся вокруг Гарри Поттера.
Ну, в этом году у него будет достойная конкуренция.
В поезде шумно. Шерлок уже давно не путешествовал в Хогвартс-экспресс, и забыл, насколько сильно его может тошнить от отвращения.
Год. Всего лишь год и обратно, в Лондон.
Как. Ужасающе. Долго.
Оставшееся время он вспоминает как управляться с палочкой.
На перроне его обходят стороной. Вокруг полно мантий, и в своем пальто Шерлок выглядит довольно... экзотично. Он слышит шепотки, преимущественно, со стороны девушек. Их глупые похихикивания выводят из себя.
Не нужно много думать, чтобы понять, что он новый преподаватель. Они же совсем не думают.
Ему подают карету, он наслаждается последними крупицами туманной свободы. Стоит ступить под своды Хогвартса, и он станет узником на долгий год.
Заранее сводит зубы от скуки. Будь проклято все британское правительство. Будь проклято одно, слишком ленивое британское правительство.
Шерлоку легко представить Майкрофта здесь, в качестве профессора. Легко представить, как он, величавый и напыщенный, мерно шагает, а мантия развивается за ним, обнажая дорогой костюм. Как он своим спокойным голосом держит класс в таком ужасе, как смог бы только Волдеморт. Как он лениво помахивает палочкой, а нерадивые студенты на цыпочках проходят мимо его кабинета.
Шерлок с трудом представляет себя.
Ничего, еще немного, и представлять не придется.
Он заходит в Хогвартс. Его препровождают в зал. Макгонагалл, Шерлок помнит эту старую ненавистную кошку. Она тоже помнит его, отвратительно.
— Я удивлена, что на эту должность назначили вас.
— Я сам удивлен не меньше.
Они выходят в огромный зал, старшекурсники уже здесь, и все они смотрят на него. Шерлок смотрит на них в ответ: почти все отворачиваются.Он скидывает пальто. Садится.
Его место рядом с ужасающей женщиной. Ей довольно много лет, она не замужем, что не удивительно при таком отвратительном выборе цветов одежды, любви к кошкам и выдающемся садизме. Даже он, столь далекий от идеала учителя да и просто хорошего, понимающего человека, знает: эту женщину нельзя допускать до детей.
"Идеальная жена для Майкрофта. Есть надежды, что они съедят друг друга".
Кошка привела первокурсников. Бледные и дрожащие, неужели Шерлок тоже был когда-то таким? Нет, он был спокоен тогда: ему было плевать. Единственное, что он шептал себе под нос: "Только не к Майкрофту". Оказалось, зря. У Шляпы и мысли не было отправить его на Слизерин.
Распределение. Приветствие Дамблдора. Пир. Скука.
Шерлок ничего не ест.
— Теперь, когда мы начали переваривать этот великолепный ужин, - вновь Дамблдор. Вновь про правила, из года в год, в свое время Шерлок нарушил все. Чудесное время, дома тогда закончилась бумага для вопиллеров. Мамуля была в ужасе.
— У нас три изменения в преподавательском составе, немного больше, чем обычно, да? Мы рады поприветствовать здесь профессора Граблли-Дерг, которая будет вести занятия по уходу за магическими существами. Я также с удовольствием представляю вам профессора Шерлока Холмса, нашего нового преподавателя защиты от Темных Искусств и его помощницу, профессора Амбридж.
Что? Помощницу? Вот эта - будет его помощницей?!
Она преподнесла сюрприз - прервала Дамблдора (даже Шерлок не часто себе такое позволял), ее голос оказался еще более ужасающим, чем вкус в одежде.
— Благодарю вас, директор, за добрые слова приветствия. Как приятно, доложу я вам, снова оказаться в Хогвартсе! И увидеть столько обращенных ко мне счастливых маленьких лиц!
— Не будьте идиоткой, профессор Амбридж, никто из нас не рад вам, сядьте и заткнитесь.
Ее лицо приятно вытянулось, она, казалось, захлебнулась собственными словами, оглянулась на него так, будто Шерлок только что вонзил ей нож в спину. Она думала, что они с ним заодно?
— Несомненно, вы подготовили впечатляющую речь во славу Министерства, которое, несомненно, считает обучение студентов делом чрезвычайной важности. И, несомненно, Министерство очень хочет сунуть нос в дела Хогвартса, но это всем известно, так что будьте добры, сядьте и заткнитесь. Этот вечер невыносим и без ваших скучных речей.
Лишь спустя несколько секунд Дамблдор взял себя в руки, он вновь вскочил, привлек к себе внимание, продолжая оттуда же, откуда его прервали. Амбридж села и все так же хлопала глазами, но не решилась - или не нашлась? - ему ответить.
Он взял меня за руку, когда никого не было рядом. Он неслышно подошел ко мне, хотя в такой тишине каждый шорох одежды казался оглушающим, и взял меня за руку. Когда я обернулся, то увидел привычную маску, за ней – серые глаза, похожие на облачное небо, а затем почувствовал толчок и полетел куда-то вниз. читать дальшеОблачное небо вылилось из его глаз, распласталось где-то высоко над нами и там застряло. Лицо было обращено ко мне. Легкая улыбка отдавала грустью. У него была тысяча небес, тысяча обликов, тысяча голосов для тех, кого он встречает в пустынной Кир-кунуи, на своей земле, откуда не возвращаются живые. Мы называли его Аххо, когда подразумевали того, кто пожинает все умирающие души мира. Мы нарекали его Кинуи, когда говорили о своей собственной смерти. Тому, кто служил его отображением в нашем мире, мы дали имя Чаа-кнаххо. - Мне жаль тебя, но моя усталость сильнее всего остального, - прошептал он, вздохнул и произнес обычным голосом, - Это в первый и последний раз, когда ты слышишь меня. Запомни мой голос, поскольку отныне он станет твоим. Он станет последним, что услышат от тебя те, кто попадет сюда, и первым, что они услышат от тебя. Для каждого из них он будет звучать по-разному, но голос твоей смерти звучит именно так. Затем он взял мою правую руку в свою. Кожей я ощущал мертвенный холод его грубой ладони, остроту когтей и силу длинных пальцев. - Запомни и это. Твоей правой руки больше никто не должен коснуться, - он отпустил меня, но моя душа будто потянулась за ним. – Этой рукой ты разрезаешь их плоть, их душу, их жизнь. Этой рукой ты толкаешь с обрыва, вырываешь их нить из Полотна. Любое ее прикосновение несет живому смерть и забвение мертвому. Эта рука будет держать косу, которой ты будешь пожинать свой урожай как Аххо. Он протянул мне левую руку, и я взял ее в свою. Она была теплой, столь же отличной от правой, как отличается мертвец от живого. - Этой рукой ты будешь поддерживать тех, кого отведешь к концу Кир-кунуи, к концу своих владений, к концу их жизней. Пока ты держишь их, они еще живут, но уже мертвы. Запомни, никто не должен касаться твоих ладоней. Он отвел меня за руку к обрыву. Далеко внизу, под бледным туманом я слышал рев горной реки, видел ее сильное свечение, излучаемое десятками тысяч душ, чувствовал ее силу. Одно прикосновение того, из чего она состоит, и я забуду все, потеряюсь и растаю, как и те, кого туда толкает безжалостный Аххо. Мы встали на самом краю, и он повернулся ко мне лицом. На нем не было привычной маски, небо было отражением его глаз, но усталость в них пробуждала во мне жалость. Это не то, что ему нужно от меня. - Запомни мое лицо, поскольку это лицо твоей смерти, и твой Кир-кунуи в моих глазах. Пока ты помнишь это, ты сохраняешь себя. Смотри внимательно и запоминай, запомни свое отражение в моих зрачках, поскольку больше оно не будет принадлежать тебе, а ты ему. Кинуи держал меня за руку, крепко переплетя свои пальцы с моими. Другой рукой, мертвой, он толкнул меня в пропасть и позволил мне утащить его за собой. Мы вместе летели сквозь туман, задыхались в нем и тонули, а затем разбились о воды реки.
Охху мы представляем как огромную паучиху, которая глотает воду в Кир-аллои – начале начал, а затем рождает из себя длинные нити наших жизней. Ее многочисленные дочери вплетают эти нити в общее полотно, привязывают детей к родителям, рисуют начальный узор. Охха дает жизнь всему, что может жить. Охха также порождает и смерть. Она собрала меня из десятков тысяч нитей, дала мне память их, их голоса и облик. Мою суть она связала заново и отпустила. Я стал смертью, ее отражением, ее ребенком, ее отцом. Тем, кто поддерживает этот вечный круговорот душ в землях Кир и их реке. Я видел нити, их были сотни, они брали начало из утробы Оххи, вплетались в полотно и попадали в Кир-сут – обычную жизнь. Я осознал – каждая нить, это человек, полотно – это весь мир. Мое отражение, мои дочь и мать была всегда в начале нити, я же был везде. Созданный из тысячи, я был пушинкой, которая поднималась над полотном и опускалась под него. Я был повсюду. Я открыл глаза и увидел перед собой обеспокоенное мужское лицо в полумраке. Некоторое время я разглядывал вязь морщин на белой коже, а затем впал в забытье. В следующий раз я очнулся от чужих разговоров, и проваливаться в темноту уже не спешил. Тихо лежал и вслушивался в прозрачные вязкие голоса, приглушенные царящей здесь мрачностью и страхом потревожить мой сон. Я узнал их. В той, прошлой жизни, где я вел пустое существование, наполненное лишь ароматами благовоний, я не раз слушал их хозяев с благоговением, с каким и пристало выжженным солнцем слушать адметов. - Оно пошло на спад, чем бы не являлось. - Думаешь, это часть Чаа? Думаешь, это болезнь? - Я думать об этом не буду. Я всего лишь уста. Я не больше вашего знаю. - Но ближе тебя нет. - Перед смертью мы все равны. Молчи. Не стоит об этом. Вели разжечь благовония. Мне казалось, что я сейчас должен был испытывать тысячу эмоций, из меня должны рваться тысячи вопросов и восклицаний. Но мой разум был чист и спокоен, словно все что было, а этого не много, осталось в Кир-кунуи. Да, - решил я про себя. – Там и осталось. Ведь люди не возвращаются оттуда, почувствовав прикосновение обеих рук смерти. И все, что делало меня человеком, осталось под тем небом. Кто же я теперь? Мы, выжженные беспощадным солнцем, могли только гадать, что скрывается под маской у Чаа-кнаххо – отражения Аххо в Кир-арроке, мире людей. Мы гадали, насколько сильно он связан с Аххо, но не могли и представить, что все три имени принадлежат одному. Не мы. Мне не стоит думать теперь как «мы». «Они», навсегда «они». Люди. Чужое присутствие я теперь замечал, как замечают яркие пятна на светлой материи. Не открывая глаз, я мог сказать, сколько людей находится в этой комнате, сколько в соседней, сколько на улице за три квартала от храма. Я знал, что один из собеседников неспешно ушел, пошаркивая ногами, как делают это измученные, усталые и расстроенные люди. Тот, кто мои «уста», находится рядом и смотрит на меня, ожидая пробуждения. Я открыл глаза. На лице была тяжелая деревянная маска, сильно ограничивающая зрение. Я совершенно не видел того, что было сбоку от моего лица, а ее тяжесть была непривычной. - Вы снова с нами, - произнес человек рядом, едва сдерживая в голосе нотки радости. Я хотел было ответить, но перед глазами словно вспыхнуло воспоминание: Аххо передо мной, и его слова. Я знал, как знали все, кто хоть как-то принадлежал к адметам, что любой звук, сорвавшийся с моих губ, разрезает нити чужих жизней не хуже косы. Я пересилил себя и смолчал, приподнялся на локтях и медленно обвел комнату взглядом. Что же, тут я уже был. В мои прошлые обязанности входило зажигать свечи и благовония почти во всех комнатах храма, и я не раз проскальзывал тенью мимо адметов, не отрывающих взгляд от своей смерти. А Чаа-кнаххо редко смотрел на них. Чаще его взгляд упирался в стену, в пустоту за ней, и только сейчас я знаю, чьими глазами и куда он смотрел на самом деле. Мир пока давал мне время, никто не умирал, и мне не приходилось смотреть туда же: на чужую землю Кир-кунуи. Но долго так будет продолжаться? Нет, не думаю. К своему стыду, я не сразу вспомнил, как именно общается Чаа-кнаххо с остальными. Я знал, что есть его уста – человек, который говорит вместо него. Так же есть язык жестов, который знают немногие, и я не в их числе.
Как быть? Что делать, как реагировать? Должны ли они знать, что Чаа-кнаххо стал другим или это было таким же таинством, как и то, что происходит с теми, кого я сталкиваю вниз? В этот момент я сильно жалел, что не желал углубляться во все тонкости моего верования, моих обычаев, поведения моих господ. Раньше я только делал свою работу, косился любопытным глазом в сторону жрецов, зажигал свечи и быстро уходил. Мертвая тишина гнала меня не хуже, чем хищник – свою добычу.
/// Был еще и третий. Мы звали его – Рок. Мы кричали про него – Война, Чума, Боль, Страдание, беспощадная Судьба - и называли еще тысячи других имен. Он перемешивал все нити, как хотел, и определял узор. Он был над полотном и в нем одновременно, он, как и я, действовал на всех уровнях, но был от них неотделим. Рок появлялся сам, среди людей. Возникал на поле боя, вел за собой солдат, совершал подвиги и умирал. Правил как царь, жил как раб и отдавался словно шлюха. Тысячи обличий и для них - тысячи имен. Он вмешивался в жизнь людей куда больше, чем я или Охха. Он постоянно был среди них, общался, торговал, обманывал, крал, менял их судьбы. Вершил справедливость и карал. Но он не был властен над жизнью или смертью.